Фантастическое допущение, или фантастическая идея — основной элемент жанра фантастики. Он заключается во введении в произведение фактора, который не встречается или невозможен в реальном мире, в котором живёт читатель, либо герои произведения («допущении» его существования в сеттинге произведения). Фантастическое допущение противопоставляется реалистическому допущению: вымыслу, не противоречащему возможному, который применяется в реалистической художественной литературе. При этом остальные элементы — проблематика, литературные приёмы, построение сюжета — у фантастических произведений принципиально не отличаются от реалистических. Фантастическое допущение используется, чтобы полнее раскрыть проблематику произведения, характеры персонажей, за счёт помещения их в нестандартные условия; для предложения научных и ненаучных гипотез; для создания экзотического антуража.
Это определение разделяют множество писателей-фантастов и литературных критиков. Братья Стругацкие предлагали определение фантастики как отрасли литературы, «характеризующейся специфическим литературным приёмом: введением элемента необычайного»[5][6]. По определению Олега Ладыженского и Дмитрия Громова (Г. Л. Олди), «фантастика — это литература плюс фантастическое допущение»[1]. По мнению А. Шалганова, фантастика — это своего рода «параллельная литература», в которой существуют все жанры и все направления, но только с дополнительным элементом инвариантности[7][8]. Согласно Большой советской энциклопедии, «её [фантастики] исходной идейно-эстетической установкой является диктат воображения над реальностью»[9].
Громов и Ладыженский предлагают такую классификацию допущений[1]:
Научно-фантастическое — введение в произведение научного нововведения. Бывает двух видов:
Естественнонаучное — технические изобретения, открытия новых законов природы. Характерно для твёрдой НФ.
Гуманитарно-научное — допущение в области социологии, истории, политики, психологии, этики, религии. Введение новых моделей общества или сознания. Характерно для утопии, антиутопии, социальной фантастики.
Футурологическое допущение — перенесение действия в будущее. Характерно для большинства видов научной фантастики.
Фольклорное допущение (сказочное, мифологическое, легендарное) — введение в произведение существ, предметов, явлений из человеческой мифологии (допущение их реального существования). Характерно для фэнтези, «городского фэнтези».
Миротворческое допущение — перенесение действия в полностью вымышленный мир (допущение существования такого мира). Характерно для традиционных видов фэнтези.
Мистическое допущение — введение в произведение фантастического фактора, которому не даётся рационального объяснения. Характерно для жанров мистики и ужасов.
Фантасмагорическое допущение — введение в произведение фактора, противоречащего любому здравому смыслу и не способного иметь никакого логического основания. Сюда часто относят развлекательную фантастику (чёрный юмор, супергероев и др.).
Юрий Зубакин делит допущения просто на научно-фантастические (не противоречащие науке и законам природы) и ненаучно-фантастические (противоречащие им). Дмитрий Тарабанов выделяет альтернативную историю, альтернативную арифметику, альтернативную религию, альтернативную эволюцию, альтернативную минералогию и альтернативную географию[10]. В одном и том же произведении могут сочетаться разные виды допущений.
В английском языке нет точного эквивалента русскому слову «фантастика». Для его перевода иногда используют близкие термины, такие как «fantastic» («фантастическое») или «speculative fiction» («умозрительный художественный вымысел»); иногда его переводят сочетанием «fantasy and science fiction». При этом во многих других языках терминология ближе к русской. Понятие «fantastique» во французском языке и «Phantastik» в немецком имеют значение, близкое к русской «фантастике».
Фантастика выделяется как особый вид художественного творчества по мере отдаления фольклорных форм от практических задач мифологического осмысления действительности (древнейшие космогонические мифы по существу нефантастичны[12]). Первобытное миропонимание сталкивается с новыми представлениями о действительности, мифический и реальный планы смешиваются, и эта смесь сугубо фантастична[13]. Фантастика, по выражению Ольги Фрейденберг, — «первое порождение реализма»: характерным признаком вторжения реализма в миф служит появление «фантастических существ» (божеств, сочетающих звериные и человеческие черты, кентавров и т. п.)[14]
. Первичные жанры фантастики, утопия и фантастическое путешествие, были ещё и древнейшими формами повествования как такового[15], в первую очередь в «Одиссее» Гомера[16]
Сюжет, образы и происшествия «Одиссеи» — начало всей литературной западноевропейской фантастики.
Однако столкновение мимесиса с мифом, которое и производит эффект фантастики, носило пока что непроизвольный характер. Первый, кто сталкивает их намеренно, и, значит, первый сознательный фантаст — это Аристофан[17].
В комедии греческого комедиографа V века до н. э. Аристофана «Птицы» действуют пернатые, выстраивая город между небом и землёй. В его же комедии «Мир» герой Тригей отправляется к богам, оседлав навозного жука[21]:23.
В римское время момент социально-политической утопии, свойственной эллинистическим псевдопутешествиям, уже выветрился; осталась лишь серия фантастических приключений в разных частях земного шара и за его пределами — на Луне, соединённая с тематикой любовного романа. К этому типу относятся «Невероятные приключения по ту сторону Туле» Антония Диогена.
Во многом продолжением традиции фантастического путешествия является и роман Псевдо-Каллисфена «История Александра Великого», где герой попадает в области великанов, карликов, людоедов, уродов, в местности со странной природой, с необычными животными и растениями. Много места уделено чудесам Индии и её «нагим мудрецам», брахманам. Не забыт и мифологический прообраз всех этих сказочных странствий, посещение страны блаженных.
Традиция литературы о путешествиях также продолжается в романах Лукиана из Самосаты «Икароменипп, или Заоблачный полёт» (повествование о небесном путешествии) и «Правдивая история» (герои её переносятся на Луну с помощью смерча и встречаются с жителями Луны, которых, следуя традиции изображать жителей неизвестных земель максимально отличными от себя, автор наделяет вставными глазами и полым животом, поросшим изнутри волосами)[21]:23.
Архаична фантастика в романе метаморфоз (несохранившиеся «Метаморфозы» Лукия Патрского, «Лукий, или Осёл» Псевдо-Лукиана, «Метаморфозы, или Золотой осел» Апулея). Последний представляет собой «фантастическое повествование, где история души облечена в форму рассказа об истории тела»[22].
Сатирический фрагмент «Сатирикона» Петрония (описание города Кротона, населённого бездетными наследодателями и «ловящими» их искателями наследства), восходя к миму, предвосхищает некоторые сатирически-фантастические образы в последней части «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле и в «Путешествии Гулливера» Свифта. Сатирическая фантастика в этом эпизоде контрастирует с натуралистическим гротеском в сценах пира Тримальхиона и в некоторых других эпизодах.
Фантастикой изобилует популярный древнехристианский роман II века — так называемые «Климентины» (по имени одного из главных действующих лиц Климента, от лица которого ведётся рассказ). Среди действующих лиц — апостол Петр, Симон Волхв, его спутница Елена Прекрасная, там же впервые появляется Фауст — прообраз более позднего персонажа.
Уже с V века до н. э. возникает и растёт интерес к чудесному. Его выражением стал особый жанр нехудожественной прозы — парадоксография. Из нескольких сохранившихся сочинений в этом роде с точки зрения фантастики заслуживают внимания «Удивительные истории» Флегонта из Тралл (II век н. э.), которого особенно привлекали сообщения о привидениях.
Король Артур, главный герой британских рыцарских романов
В период раннего Средневековья, примерно с V по XI век, происходит если не отторжение, то, по крайней мере, подавление чудесного, основы фантастического[23]. В XII—XIII века, по словам Жака Ле Гоффа, «происходит подлинное вторжение чудесного в учёную культуру». В это время одна за другой появляются так называемые «книги чудес» (Гервасий Тильберийский, Марко Поло, Раймунд Луллий, Джон Мандевиль и др.), возрождающие жанр парадоксографии.
Начиная с XII века мотивы волшебных сказок (происходящих из кельтских мифов) проникают и в угасающий героический эпос[24] (особенно в таких поздних поэмах как «Оберон» или «Тристан де Нантейль»[25]), и в формирующийся рыцарский роман, став его образной основой, — от «Персеваль, или Повесть о Граале» (около 1182) Кретьена де Труа до Смерти Артура (1469) Т. Мэлори. «Вплоть до XV века и даже позже роман остаётся основным прибежищем всего чудесного и странного».[26] Обрамлением фантастических сюжетов стала кельтская по своим истокам легенда о дворе короля Артура. Ирландская фантастика иного мира с трудными переправами туда, с опасными испытаниями, но и с вечной молодостью, изобилием и т. п. окрашивает многие эпизоды почти во всех романах Кретьена и продолжениях «Персеваля». При этом чудесное переплетается с обыденным, собственно рыцарский мир находится в сложном взаимодействии с фантастической сказочной страной, куда направляются рыцари в поисках приключений. Само обращение к кельтской сказочно-мифологической фантастике как-то связано с некоторым расхождением обогащающегося духовного мира постепенно эмансипирующейся личности и узких рамок церковного католического канонического мироощущения именно в XII веке. В «Тристане и Изольде» или в романах Кретьена де Труа мы имеем, в сущности, дело не с новыми религиозными исканиями, а с известной свободой творческой фантазии, с новым индивидуальным психологическим и нравственным опытом, не укладывающимся в рамки канонических церковных представлений.
Сказки «Тысячи и одной ночи» небогаты фантастикой, поскольку «роль волшебного элемента в арабских сказках сильно ограничена»[27]. Своеобразный литературный переплав народных сказаний, легенд и поверий представляют собой многие произведения японской (например, жанр «рассказа о страшном и необычайном» — кайдан) и китайской фантастики (сборник «Рассказы о чудесах из кабинета Ляо» Пу Сунлина, подводящий итог всей китайской новеллистической традиции, включая характерную для неё фантастику).
Данте и Вергилий в Аду. Иллюстрация к «Божественной Комедии»
Развитие фантастики в период Ренессанса завершают «Дон Кихот» М. Сервантеса — пародия на фантастику рыцарских похождений и одновременно начало реалистического романа, и «Гаргантюа и Пантагрюэль» Ф. Рабле, использующий профанированный язык рыцарского романа для разработки гуманистической утопии и гуманистической сатиры. У Рабле же находим (главы о Телемском аббатстве) один из первых примеров фантастической разработки утопического жанра, хотя и исконно нехарактерной: ведь у зачинателей жанра Т. Мора (1516) и Т. Кампанеллы (1602) утопия тяготеет к дидактическому трактату и лишь в «Новой Атлантиде» Ф. Бэкона являет собой научно-фантастическую игру воображения. Пример более традиционного сочетания фантастики с мечтой о сказочном царстве справедливости — «Буря» У. Шекспира.
В меньшей степени, чем древнейшая мифология и фольклор, стимулировали фантастику религиозно-мифологические образы Библии. Крупнейшие произведения христианской фантастики — «Потерянный рай» и «Возвращённый рай» Дж. Мильтона — основаны на апокрифах. Это, однако, не умаляет того факта, что произведения европейской фантастики Средневековья и Возрождения, как правило, имеют вторичную, этическую христианскую окраску или представляют игру фантастических образов в духе христианской апокрифической демонологии. Вне фантастики стоят жития святых, где чудеса принципиально выделены как экстраординарные происшествия. Тем не менее, христианско-мифологическое сознание способствует расцвету особого жанра — фантастики видений. Начиная с апокалипсисаИоанна Богослова «видения» или «откровения» становятся полноправным литературным жанром: разные аспекты его представляют «Видение о Петре Пахаре» (1362) У. Ленгленда и «Божественная комедия» Данте. Идея «откровения», в отличие от жития, — противопоставление земной действительности иного, сверхъестественного плана существования.
Поэтика религиозного «откровения» определяет визионерскую фантастику У. Блейка: его грандиозные «пророческие» образы — последняя вершина жанра.
К концу XVII века маньеризм и барокко, для которых фантастика была постоянным фоном, дополнительным художественным планом (при этом происходила эстетизация восприятия фантастики, утрата живого ощущения чудесного), сменил классицизм, по своей сути чуждый фантастике: его обращение к мифу полностью рационалистично.
Французские «трагические истории» XVII века черпают материал из хроник и рисуют роковые страсти, убийства и жестокости, одержимость дьяволом и т. п. Это — далёкие предшественники произведений маркиза де Сада-романиста и вообще «чёрного романа», сочетающие парадоксографическую традицию с повествовательным вымыслом. Инфернальные темы в благочестивой оправе (история борьбы с ужасными страстями на пути служения Богу) выступают в романах епископа Жана-Пьера Камю.
В романах XVII—XVIII веков мотивы и образы фантастики походя используются для осложнения интриги. Фантастический поиск трактуется как эротические похождения («фейные сказки», например «Акажу и Зирфила», 1744, Ш. Дюкло). Фантастика, не имея самостоятельного значения, оказывается подспорьем плутовского романа («Хромой бес» А. Р. Лесажа, «Влюблённый дьявол» Ж. Казота), философского трактата («Микромегас» Вольтера) и т. д. В «Путешествиях Гулливера» Дж. Свифта фантастика в духе Рабле и Сирано де Бержерака поставлена на службу идеологическойсатире. Реакция на засилье просветитительского рационализма наступила во второй половине XVIII века; англичанин Р. Хёрд призывает к прочувствованному изучению фантастики («Письма о рыцарстве и средневековых романах», 1762); в «Приключениях графа Фердинанда Фэтома» Т. Смоллетт предваряет ставший началом развития фантастики XIX—XX веков «готический роман» Х. Уолпола, А. Радклиф, М. Льюиса, У. Бекфорда. Поставляя аксессуары романтических сюжетов, фантастика остаётся на подсобной роли: с её помощью двойственность образов и событий становится изобразительным принципом предромантизма.
У романтиков двойственность оборачивается раздвоением личности, ведущим к поэтически благотворному «священному безумию». «Прибежища в царстве фантазии» искали все романтики: у «иенцев» фантазирование, то есть устремлённость воображения в запредельный мир мифов и легенд, выдвигалось как приобщение к высшему прозрению, как жизненная программа — сравнительно благополучная (за счёт романтической иронии) у Л. Тика, патетичная и трагическая у Новалиса, чей «Генрих фон Офтердинген» являет образец обновлённой фантастической аллегории, осмысленной в духе поисков недостижимого и непостижимого идеально-духовного мира. Гейдельбергская школа использовала фантастику как источник сюжетов, придающих дополнительный интерес земным событиям (так, «Изабелла Египетская» Л. А. Арнима представляет собой фантастическую аранжировку любовного эпизода из жизни Карла V).[28] Такой прагматический подход к Ф. оказался особенно перспективным.
Фауст и Мефистофель
Стремясь обогатить ресурсы фантастики, немецкие романтики обратились к её первоисточникам — собрали и обработали волшебные сказки и легенды («Народные сказки Петера Лебрехта», 1797, в обработке Тика, «Детские и семейные сказки» (1812—1814) и «Немецкие предания» (1816—1818) братья Гримм). Это способствовало становлению жанра литературной сказки во всех европейских литературах, остающегося и поныне ведущим в детской фантастике. Классический его образец — сказки Х. К. Андерсена.
Попытку оздоровить влечение к фантастике как к «пропасти потустороннего» представляет «Фауст» Гёте; используя традиционно-фантастический мотив продажи души дьяволу, поэт обнаруживает тщету блужданий духа в сферах фантастического и в качестве окончательной ценности утверждает земную жизнедеятельность, преобразующую мир (то есть утопический идеал исключается из области фантастики и проецируется в будущее).
В России романтическая фантастика представлена в творчестве В. А. Жуковского, В. Ф. Одоевского, А. Погорельского, А. Ф. Вельтмана. К фантастике обращались А. С. Пушкин («Руслан и Людмила», где особенно важен былинно-сказочный колорит фантазии) и Н. В. Гоголь, фантастические образы которого органично влиты в народно-поэтическую идеальную картину Украины («Страшная месть», «Вий»). Его петербургская фантастика («Нос», «Портрет», «Невский проспект»), крайне экономная и «выморочная», по-иному обусловлена общей картиной действительности, сгущённое изображение которой естественно порождает фантастические образы (как и в «Пиковой даме» Пушкина или в «Двойнике» Ф. М. Достоевского).
Первая половина XX века ознаменовалась началом расцвета научной фантастики. Ключевой фигурой этого жанра стал англичанин Герберт Уэллс, книги которого («Машина Времени», «Война миров», «Когда Спящий проснётся», «Человек-невидимка») послужили основой для множества подражаний. Научная фантастика в этот период стремилась «предсказать», предвосхитить развитие науки и техники, в особенности исследования космоса. Действие книг НФ часто помещалось в будущее, а герои имели дело с новейшими открытиями, изобретениями, неизведанными явлениями.
Один из основоположников польской научно-фантастической литературы, польский писатель Ежи Жулавский стал известен своей декадентской, фантастической «Лунной трилогией» — «На серебряной планете» (1901), «Победитель» (1908), «Старая Земля» (1910). Один из родоначальников жанра научной фантастики французский писатель бельгийского происхождения Жозеф Анри Рони-старший — автор романов и повестей: «Ксипехузы» — впервые в мировой фантастике пришельцы представлены не антропоморфно (1887), «Борьба за огонь» — история о поиске огня, столь необходимого в первобытном обществе (1909), «Звездоплаватели» — древняя цивилизация на Марсе медленно угасает, а на смену ей идут протоплазмовые «зооморфы». В этом произведении впервые применён термин «астронавтика» (1925). Немецкого писателя Ганса Доминика называют немецким Жюлем Верном, он является одним из наиболее важных пионеров литературы о будущем в Германии. В середине прошлого века многочитаемым немецким автором является Паул Эйжен Зиг с его техническими романами о будущем.
Период, приблизительно охватывающий промежуток с конца 30-х годов и до 50-х годов XX века, когда жанр научной фантастики становится очень популярным в англоязычных странах, когда были впервые изданы многие классические произведения жанра, называют Золотым веком научной фантастики. В истории научной фантастики Золотой Век идёт после эпохи космической оперы pulp-журналов 1920-х-1930-х годов и предшествует новой волне научной фантастики.
Пионером кинофантастики был французский режиссёр Жорж Мельес, который в конце XIX — начале XX века снял ряд фантастических фильмов, в том числе знаменитое «Путешествие на Луну». Большое развитие фантастика получила в немецком кинематографе 1920-х, в частности, антиутопический немой фильм «Метрополис» (1927) многими знатоками признаётся одним из лучших фантастических фильмов в истории.
Вторая половина XX века. Новые направления научной фантастики и фэнтези[править | править код]
В середине XX века традиционная НФ выродилась в развлекательный жанр «космическая опера». Новое поколение авторов НФ постепенно разочаровалось в предвосхищении прогресса. Всё чаще в антураже НФ публикуются антиутопии-предупреждения, социальная сатира. Психологические и социальные драмы лежат в основе фантастики писателей третьей четверти XX века: Рэя Брэдбери, Фрэнка Герберта, Филипа К. Дика, Айзека Азимова, Роберта Хайнлайна, Клиффорда Саймака[29].
Разочарование в прогрессе и науке дало толчок «литературе побега», фантастике, не связанной с реальностью. Вторая половина XX в. переживает бум фэнтези. Вослед Говарду и Толкину появляется множество писателей, чьё творчество основано на мифологии, мистике, средневековой романтике. Это Урсула Ле Гуин, Роджер Желязны, Пол Андерсон, Майкл Муркок и др.
Ю. С. Черняховская выделяла в советской фантастике три художественно-философских течения «научно-технического романтизма», знаковыми представителями которых являлись братья Стругацкие (социально-политический сциентизм), А. П. Казанцев (гуманистический технократизм), И. А. Ефремов (антропологический оптимизм)[30].
Конец XX — начало XXI века. Массовая популярность и постмодернизм[править | править код]
Бронированный летающий костюм Железного человека (косплей)
В конце XX и начале XXI века фантастика снова коммерциализируется. Большим спросом пользуется подростковая развлекательная фантастика, например серия «Гарри Поттер» Джоан Роулинг. Бум переживают сперва настольные, а затем и компьютерные игры, основанные на фантастике. Фантастические вселенные — часть популярной культуры, воплощающаяся в литературе, кино, играх, комиксах.
На изломе тысячелетия социальные и философские проблемы в фантастике изживают себя повторениями и начинают уступать место экспериментам со стилем. Постмодернистские оттенки имеет проза Нила Геймана, Чайны Мьевиля, Нила Стивенсона, Пола ди Филиппо. Очень популярна юмористическая фэнтези Терри Пратчетта.
Конец XX века — эпоха появления компьютерных игр, а начало XXI века — их расцвета. В огромном количестве игр сюжет строится на основе фантастики — почти в любой игре жанра RPG, значительной части стратегий, шутеров, квестов. Многие игры основаны на вселенных, по которым созданы также книги, фильмы, настольные игры, комиксы, например, Star Wars, Warhammer, Forgotten Realms и Warcraft.
В начале XXI века переживает взлёт популярности жанр супергероики. Фантастические фильмы, основанные на комиксах Marvel и DC о супергероях, выходят каждый год. Они варьируются от чисто развлекательных до более-менее серьёзных и имеющих художественную ценность; так, фильм «Логан» был номинирован на «Оскар» за лучший сценарий, а Хит Леджер получил «Оскар» за роль Джокера в фильме «Тёмный рыцарь». Особую популярность имеют фильмы киновселенной Marvel о таких героях как Железный человек, сочетающие черты супергероики, научной фантастики, фэнтези и комедии.
Классификация фантастики — это сложный и спорный момент в фантастиковедении. Общепринятая классификация фантастики в настоящее время отсутствует. Проблема классификации связана с нечёткостью самого термина фантастика. Существует два подхода к определению фантастики[6]. Первый подход заключается в том, что фантастику определяют жанром литературы и искусства. Второй подход называет фантастику художественным приёмом в литературе и искусстве[31]. Ряд исследователей пытается объединить оба подхода. Например, Ольга Чигиринская в статье «фантастика: выбор жанра, выбор хронотопа» отмечает недостатки обоих подходов и предлагает классифицировать фантастику по сочетанию специфических хронотопов.
Один из взглядов на фантастику заключается в том, что это литература, дополненная фантастическим допущением[1][6]. В настоящий момент существуют следующие основные жанры фантастики — научная фантастика, фэнтези, ужасы. Часто также говорят о их разновидностях или «поджанрах» (таких, как альтернативная история, киберпанк или стимпанк). Фантастические жанры, популярные в прошлом, но редко используемые современными авторами — фантастическое путешествие и утопия.
Применение этого метода классификации началось с проведения границы между «собственно фантастикой» («содержательной фантастикой») и «формальной фантастикой искусства». В первом случае, речь идёт о фантастике, как жанре литературы, где фантастическое допущение является структурообразующим принципом. Во втором, речь идёт о других жанрах литературы, где фантастическое допущение является вспомогательным элементом раскрытия авторского замысла[32]. В настоящее время фантастика вышла за свои жанровые границы[33]. Фантастика переступает границы не только жанров (например фантастический детектив и юмористическая фантастика) и родов литературы (например, фантастическая поэзия и фантастическая драматургия), но и родов искусства (например, фантастическая музыка[34][35][36], кинофантастика, фантастическая живопись[37]). Поэтому в настоящее время существует два подхода к определению фантастики[6][38]. Первый традиционный подход заключается в том, что фантастику определяют жанром литературы и искусства. Второй подход называет фантастику художественным приёмом или методом в литературе и искусстве[31]. Данный метод заключается в применении особого приёма — фантастического допущения. В некоторых источниках фантастику рассматривают в качестве мегажанра, в котором существуют все жанры и все направления с дополнительным элементом иновариантности[6][8]. По мнению таких авторов, как Громов и Ладыженский (Олди) «фантастика — это литература плюс фантастическое допущение»[1]. По мнению Бориса Стругацкого, введения в произведение элемента необычайного делает фантастику фантастикой[6]. Проблемы типологии фантастического мегажанра были рассмотрены на Всероссийской научной конференции «Фантастика и современное мифотворчество»[39].
Классификация фантастики по приёму приведена в книге Георгия Гуревича «Беседы о научной фантастике. Беседа четвёртая: о многообразии фантастики». Ряд исследователей пытается объединить оба подхода. Например, Ольга Чигиринская в статье «фантастика: выбор жанра, выбор хронотопа» отмечает недостатки обоих подходов и предлагает классифицировать фантастику по сочетанию специфических хронотопов.
Основную роль при переходе мифологии в фольклор играло нарождение реалистического мировосприятия в форме понятий. Понятия выветривали из мифа его конкретные и прямые смыслы. Это и закладывало основу фольклору, который тщательно воспроизводил все наследие мифологии, понятое, однако, реалистическим мировосприятием. На этой почве одно застывало в виде традиционной формы, другое становилось фантастичным, третье преобразовывалось.
(Ольга Фрейденберг, Миф и литература древности. М., 1998, с. 17.
Не нужно понимать этот особый, своеобразный план ни в виде чего-то фантастического, ни в виде исторически-реального. Фантастика рождается поздно, и я в своем месте буду об этом говорить. Хтонический план первобытного мифа ареален, но ничего общего с фантастикой не имеет.
Да, чем шире становится поле видения раннего общества, чем сознание его больше и больше теряет былой характер мифотворчества, тем сильней вторгаются в это сознание элементы реализма и вступают в противоречие с привычными, давно выработанными мифическими образами. От этой встречи двух мировоззрительных методов, от бессознательной их борьбы получается своеобразная амальгама мифического образа с реалистическим наблюдением, в результате чего возникает фантастика.
В фантастических образах зверь может иметь отдельные человеческие черты, а человек — звериные. Фантастическое существо — это помесь тварей. В Египте боги сохранили самую древнюю форму — звериную или полу-звериную; в Вавилоне — фантастическую; у греков более поздняя человекообразная форма, а в Риме много до-личных, аморфных богов. Родовое общество представляет себе действующих лиц, населяющих мир, в виде чудовищ, великанов, карликов, причудливых животных, птиц и рыб. Эти фантастические существа состоят частью из одной породы, частью из другой, но они уже не обходятся и без наружности человека. Любопытно, что все они помимо данной смеси ещё обладают природой металла, дерева, камня и непременно имеют природу космосов — света, огня, воды, земли. Таковы все мифологические лица, прикрытые человечьей наружностью и человечьими повадками, но совершенно антиреальные, фантастические по существу, вроде великана с одним глазом на лбу, Полифема, или металлических прислужниц Гефеста, или какой-нибудь Психеи, утесов-женщин Сциллы и Харибды и сотен других. Трудно сказать, кто они по наружности, боги или люди, звери или стихии, одушевленные или неодушевленные предметы. Они — все вместе, но в отдельности ни то ни се. Эти фантастические существа было бы научней называть полиморфными. Нечего и говорить, что фантастика наружности сопровождается и фантастическими отношениями мифологических лиц, фантастическим ликом всей окружающей действительности.
Генетические связи рассказа с далекими уходами и взиранием на причудливые «чудеса», с дивованием, дали себя знать в том, что древнейшие наррации говорили о хождениях в несуществующие заморские земли, к фантастическим обитателям. Чудеса «потусторонней» страны, «подземной земли» (χθων), обращались в рассказы о далеко лежащих и о необыкновенных странах, об утопических царствах, о небывалых полях и садах, расположенных в «нигде». Таковы повествования древней логографии; в них нет времени, действие в них не развивается. Но таковы повествования и в эпосе, таковы разновидности утопических повествований в форме нарраций-миражей.
Их начало дошло до нас в «Одиссее». Характер этой поэмы по форме — бытовистический (полное соответствие бытовому плану экфраз и развернутых сравнений «Илиады»!), по содержанию — волшебный. Мы называем его «сказочным». В «Одиссее» находятся элементы, которые вполне обнаружатся в средней комедии: поддельный персонаж, призрачные города и обитатели, самозванцы, обманщики, фэакийский мираж, по «виду» схожий с реальностью, видения, представляющие собой визионарные «картины». Волшебство «Одиссеи» — это «чудеса», призрачный и подражающий действительности субъектный мир, как он стал представляться человеку: мифизм принял в новом сознании людей характер «изображения» (είκών) действительности, того, что «схоже», «подобно» ей. Путешествия в далекие заморские страны, призрачные люди и города, чудесные приключения, чары волшебниц, фантастические существа — все это обнаруживает себя в позднейших «правдивых рассказах» и в «изображениях» чудесных стран и чудесных картин, чудесных видений народного театра.
Фантастический характер персонажа и ситуаций оттого и присущ древней комедии, что она сознательно сшибает мифологический образ с понятием. <…> Ничего нет фантастического в том, что гомеровские ахейцы уподоблены осам, но аристофановские афиняне, уподобленные осам или в образе ос, выглядят фантастически, гротескно. Почему? Потому что у Гомера и в трагедии нет понятийно-бытового фона, а в древней комедии он подчеркнут, и все, что ему явно не соответствует, способствует фантастике или смехотворению.
Генетические связи рассказа с далёкими уходами и взиранием на причудливые «чудеса», с дивованием, дали себя знать в том, что древнейшие наррации говорили о хождениях в несуществующие заморские земли, к фантастическим обитателям. Чудеса «потусторонней» страны, «подземной земли» (χθων), обращались в рассказы о далеко лежащих и о необыкновенных странах, об утопических царствах, о небывалых полях и садах, расположенных в «нигде». Таковы повествования древней логографии; в них нет времени, действие в них не развивается. Но таковы повествования и в эпосе, таковы разновидности утопических повествований в форме нарраций-миражей.
Их начало дошло до нас в «Одиссее». Характер этой поэмы по форме — бытовистический (полное соответствие бытовому плану экфраз и развёрнутых сравнений «Илиады»!), по содержанию — волшебный. Мы называем его «сказочным». В «Одиссее» находятся элементы, которые вполне обнаружатся в средней комедии: поддельный персонаж, призрачные города и обитатели, самозванцы, обманщики, фэакийский мираж, по «виду» схожий с реальностью, видения, представляющие собой визионарные «картины». Волшебство «Одиссеи» — это «чудеса», призрачный и подражающий действительности субъектный мир, как он стал представляться человеку: мифизм принял в новом сознании людей характер «изображения» (είκών) действительности, того, что «схоже», «подобно» ей. Путешествия в далёкие заморские страны, призрачные люди и города, чудесные приключения, чары волшебниц, фантастические существа — всё это обнаруживает себя в позднейших «правдивых рассказах» и в «изображениях» чудесных стран и чудесных картин, чудесных видений народного театра.
↑Бритиков А. Ф. Предисловие автора // Отечественная научно-фантастическая литература (1917—1991 годы). Книга 2. Некоторые проблемы истории и теории жанра. — СПб. : Творческий центр «Борей-Арт», 2005. — С. 11—16. — 390 с. — 100 экз. — ISBN 5-7187-0628-X.
↑ 12Ройфе А. Б. Фантастика в контексте массовой культуры. Учебно-методическое пособие. — М.: Московский городской филиал ГОУВПО «Московский государственный университет сервиса», 2007. — 72 с. — ISBN 978-5-903300-06-8.
↑Полякова С. В. «Метаморфозы», или «Золотой осел» Апулея. М., 1988, с. 54.
Культ чувства находит своё воплощение в неправдоподобных и невероятных сценах, фантастичность и нереальность которых вполне осознается поэтом, но их прелесть призвана отвлечь нас от грубости повседневной жизни. Они не имеют ничего общего с догероическим или шаманским искусством, когда поэт верит в магию и чудеса или, по крайней мере, полагает, что слушатели в них поверят. Чудесное сознательно используется ради удовольствия; потому элемент таинственности, почти полностью отсутствующий в подлинно героических поэмах, вроде «Песни о Роланде», выходит на первый план и, по сути, определяет всю манеру поэтического повествования. Сначала в таких поэмах, как «Рауль де Камбре» и «Гуон Бордоский», героическое и романическое неловко сосуществуют, как если бы поэты, воспитанные в традициях старой школы, чувствовали необходимость делать уступки новым веяниям. Но довольно скоро романное начало одерживает верх и берет бразды правления в свои руки. Воображение читателя захватывают невероятные события, происходящие в отдаленных землях, например на мифическом Востоке, знакомом из преданий об Александре и Аполлонии Тирском. Сюжеты, ранее представлявшие собой прямолинейный рассказ о героических деяниях, перерабатываются в соответствии с новыми запросами, и, как следствие, появляются «Гарен де Монглан» или «Рено де Монтобан» («Четыре сына Эмона»), представляющие собой цепь разнообразных эпизодов, которые не только неправдоподобны сами по себе, но и преисполнены такой тяги к чудесному, что она полностью затмевает традиционное внимание к героическим доблестям. Дух таинственности соединяется с культом любви, и героическая поэма становится романом в стихах.
↑Михайлов А. Д., Французский героический эпос, М., 1995, с. 233—234.
↑Поль Зюмтор. Опыт построения средневековой поэтики. СПб., 2002, с. 143.
↑Елеазар Мелетинский, Введение в историческую поэтику эпоса и романа, М., 1986, с. 196.
Лем С.Фантастика и футурология = Fantastyka i futurologia / Пер. с пол. С. Макарцева. — М.: АСТ, Хранитель, 2008. — Т. 1. — 591 с. — (Станислав Лем).
Лем С. Фантастика и футурология = Fantastyka i futurologia / Пер. с пол. Е. Вайсброта под ред. В. Борисова. — М.: АСТ, Хранитель, 2008. — Т. 2. — 667 с. — (Станислав Лем).
Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу = Introduction à la littérature fantastique / Пер. с фр. Б. Нарумова. — М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. — 143 с. — ISBN 5-7333-0435-9.
Черняховская Ю. С. Метакультура: политико-философские конструкты Ивана Ефремова. — [Б. м.] : Издательские решения, 2019. — 176 с. — ISBN 978-5-4496-9907-7.
Кривопалова, Н. Ю. Научная фантастика в творчестве научной интеллигенции в 1950—1960-х гг. / Н. Ю. Кривопалова // Третьи Лемовские чтения : сборник материалов Всероссийской научной конференции с международным участием памяти Станислава Лема, Самара, 24-26 марта 2016 года. — Самара: Самарский национальный исследовательский университет имени академика С. П. Королева, 2016. — С. 162—176
Нестеров, А. Ю. «Лемовские чтения»: обзор регулярной международной научной конференции, посвященной научной фантастике / А. Ю. Нестеров, А. И. Демина // Философские науки. — 2022. — Т. 65, № 2. — С. 141—150
Пасечник, В. В. Отражение видения будущего в современной научной фантастике / В. В. Пасечник // Человек: границы бытия : материалы международной научно-практической конференции, Барнаул, 13-14 сентября 2018 года / Под научной редакцией С. А. Ан. — Барнаул: Алтайский государственный педагогический университет, 2018. — С. 343—350
Твердынин, Н. М. Влияние научной фантастики на научное и обыденное сознание: сходство и различия / Н. М. Твердынин // Третьи Лемовские чтения : сборник материалов Всероссийской научной конференции с международным участием памяти Станислава Лема, Самара, 24-26 марта 2016 года. — Самара: Самарский национальный исследовательский университет имени академика С. П. Королева, 2016. — С. 534—546
Цветков, Е. В.Научная фантастика и научное предвидение // Вестник Северного (Арктического) федерального университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. — 2008. — № 1.