Главный герой повести — Акакий Акакиевич Башмачкин, бедный титулярный советник из Петербурга. Он ревностно выполнял свои обязанности, очень любил переписывать бумаги от руки, но в общем роль его в департаменте была крайне незначительна, из-за чего над ним нередко подшучивали молодые чиновники. Жалование его составляло 400 рублей в год.
С полным каламбуров зачином повести контрастирует знаменитое «гуманное место», когда за «проникающими словами» Акакия Акакиевича: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» — слышатся другие слова: «Я брат твой».
Однажды Акакий Акакиевич заметил, что его старенькая шинель совсем пришла в негодность. Он отнёс её к портному Петровичу, чтобы тот залатал её, однако последний отказался чинить шинель, сказав, что надо шить новую.
Акакий Акакиевич уменьшил расходы: по вечерам прекратил пить чай, старался ходить на цыпочках, чтобы не истёрлись ботинки, реже отдавал прачке бельё в стирку, а дома, чтобы не изнашивать одежду, носил только халат.
Когда премия к празднику оказалась больше ожидаемого, титулярный советник вместе с портным отправился покупать материал для новой шинели.
И вот однажды морозным утром Акакий Акакиевич вошёл в департамент в новой шинели. Все принялись хвалить и поздравлять его, а вечером его пригласили на именины к помощнику столоначальника. Акакий Акакиевич был в прекрасном расположении духа. Ближе к полуночи он возвращался домой, когда к нему вдруг со словами «А шинель-то моя!» подошли какие-то люди с усами и сняли шинель с плеч.
Хозяйка квартиры посоветовала Акакию Акакиевичу обратиться к частному приставу. На следующий день Акакий Акакиевич отправился к частному приставу, но безуспешно. Он явился в департамент в старой шинели. Многим стало жаль его, и чиновники собрали для Акакия Акакиевича сумму, которая, однако, оказалась совсем мала. Тогда чиновники посоветовали ему обратиться за помощью к значительному лицу. Однако значительное лицо накричал на Акакия Акакиевича, да так, что тот «вышел на улицу, ничего не помня».
В Петербурге в то время было ветрено, морозно, а шинель была старая, и, вернувшись домой, Акакий Акакиевич слёг в постель. Поправиться он уже не смог и через несколько дней умер в бреду.
С тех пор у Калинкина моста стал появляться призрак «в виде чиновника», стаскивавший с прохожих шинели, шубы, пальто. Кто-то узнал в мертвеце Акакия Акакиевича. Не было никакой возможности угомонить мертвеца. Однажды через эти места проезжало значительное лицо. Мертвец с криком «Твоей-то шинели мне и нужно!» сорвал и с его плеч шинель, после чего исчез и более уже не появлялся.
По воспоминаниям Павла Анненкова, повесть родилась из «канцелярского анекдота» о бедном чиновнике, потерявшем своё ружьё, на которое он долго и упорно копил деньги[2]. Все смеялись анекдоту, основанному на истинном происшествии, один Гоголь выслушал его задумчиво и повесил голову[3]. Анекдот был рассказан в 1834 году, над «повестью о чиновнике, крадущем шинели» Гоголь начал работу в 1839 году, закончил в 1842 году[4]. Отрывок из первой редакции, гораздо более юмористической, чем окончательная, был продиктован Михаилу Погодину в Мариенбаде в июле-августе этого года. Погодинская рукопись с правками Гоголя хранится в Российской государственной библиотеке.
В продолжение последующих полутора лет, проведённых в Вене и Риме, Гоголь ещё трижды брался за повесть, но довести её до конца смог только весной 1841 года, и то под давлением Погодина[1]. Одновременно он работал над текстом об Италии, совершенно отличным по стилистике и настроению. Во второй редакции главный герой получил имя «Акакий Акакиевич Тишкевич», которое вскоре было изменено на «Башмакевич». В третьей редакции комическая интонация стала уступать место сентиментально-патетической.
Поскольку беловая рукопись повести не сохранилась, литературоведам сложно определить, подверглась ли повесть какой-то цензурной переработке в преддверии публикации. По сведениям Николая Прокоповича, цензор Александр Никитенко, «хотя не коснулся ничего существенного, но вычеркнул некоторые весьма интересные места»[1].
После выхода третьего тома собрания сочинений повесть не вызвала развёрнутых критических отзывов и при жизни Гоголя больше не переиздавалась. Произведение воспринималось в ряду других комических и сентиментальных повестей о бедствующих чиновниках, которых довольно много появлялось в конце 1830-х годов[5]. Тем не менее образ забитого маленького человека, бунтующего против системы, оказал несомненное влияние на натуральную школу сороковых годов. В 1847 году Аполлон Григорьев писал:
В образе Акакия Акакиевича поэт начертал последнюю грань обмеленья божьего создания до той степени, что вещь, и вещь самая ничтожная, становится для человека источником беспредельной радости и уничтожающего горя, до того, что шинель делается трагическим fatum в жизни существа, созданного по образу и подобию Вечного.
Гуманизация мелких, на первый взгляд, забот бедных чиновников получила развитие в первых произведениях Фёдора Достоевского, таких как «Бедные люди» (1845) и «Двойник» (1846)[6]. Часто приписываемая Достоевскому[7][8] фраза «Все мы вышли из гоголевской шинели» (о русских писателях-реалистах) на самом деле восходит к статье Эжена Мельхиора де Вогю 1885 года в Revue des Deux Mondes[9] и в переводе с французского звучит так: «”Все мы вышли из гоголевской «Шинели»”, — справедливо говорят русские писатели, но Достоевский иронию своего учителя заменил сильным чувством, заражающим читателя», — то есть является не цитатой самого Достоевского, а собирательной репликой русских писателей-реалистов, к которым Достоевский также принадлежал[10].
Большое влияние на школу формализма и нарратологии в целом оказала статья Бориса Эйхенбаума «Как сделана „Шинель“ Гоголя» (1918)[11]. Новаторство повести исследователь увидел в том, что «рассказчик так или иначе выдвигает себя на первый план, как бы только пользуясь сюжетом для сплетения отдельных стилистических приёмов». Эйхенбаум выделил такие основные приёмы, как каламбуры, «декламационно-патетическую» речь рассказчика, контрасты между жанровыми признаками драмы и комедии, а также между фантастикой и реализмом. Для описания языка «Шинели» он предложил термин «сказ»[11].
Современники-демократы, такие как Александр Герцен, Николай Чернышевский и Виссарион Белинский, истолковали «Шинель» как реалистическое произведение о «маленьком человеке», сломленном нищетой, давлением общества и бессмысленной работой[3].
Сказовая манера позволяет проследить изменение отношения рассказчика к Акакию Акакиевичу по ходу повествования. Как отмечал Дмитрий Мирский,
Акакий Акакиевич изображён как жалкая личность, смиренная и неполноценная, и рассказ проходит через всю гамму отношений к нему — от простой насмешки до пронзительной жалости[12].
Советский литературовед Иван Сергиевский увидел в повести критику бюрократической общественной системы, основанной на торжестве равнодушия и жестокости, казёнщины и безразличия к человеку, где класс чиновника в табели о рангах в большей степени предопределяет отношение к нему окружающих, чем его личные качества. Чем выше чин должностного лица (будочник, частный пристав, значительное лицо), к которому обращается пострадавший Акакий Акакиевич, тем жестокосерднее оно обращается с ним[13].
Об ограниченности социальной трактовки повести Дмитрий Чижевский писал в 1938 году в статье «О повести Гоголя „Шинель“»:
...[От повести] надо ждать попытки разрешения сложных психологических вопросов, а не простого повторения аксиом («я брат твой») и избитых истин («и крестьянки, то бишь бедные чиновники, чувствовать умеют»).
«Шинель» также толковалась как пародия на романтическую повесть, где «место трансцендентального стремления к высокой художественной цели занимала вечная идея будущей шинели на толстой вате»[14]:
Трансцендентальное стремление редуцировалось до элементарной потребности, но потребности жизненно важной, не избыточной, насущно необходимой, неотъемлемой в бедной бесприютной жизни Акакия Акакиевича и притом терпящей такое же неотвратимое крушение, какое претерпевали мечтания художника или композитора.
Также Гоголь утрирует и доводит до абсурда значимый для романтизма мотив призрака. Если у романтиков, таких как Владимир Одоевский и Александр Вельтман, призраки предстают проводниками в чудесный и таинственный мир, то в этой повести Гоголя призрак Башмачкина остаётся в холодном Петербурге[3].
Западные критики и литературоведы рассматривали повесть в контексте гофмановской традиции, где мечта неизменно разбивается о действительность. Соответственно, тем или иным сюжетным ситуациям «Шинели» подыскивали соответствия в новеллах Гофмана[15][16].
Поэт и критик Аполлон Григорьев увидел в повести сильный религиозный аспект, которым явно пренебрегали, или, за увлечением социальными проблемами, просто не могли увидеть критики вроде Белинского. Борис Зайцев писал[17]:
...[Дьявол] напустил тумана в глаза и навёл марево... на людей, казалось бы, обязанных Гоголя понять.
В религиозной трактовке повесть, прежде всего, не история бедного чиновника, а притча, адресованная читателю. Это история искушения, затем одержимости смиренного, убогого и лишённого тщеславия Башмачкина с его простыми радостями неким новым предметом, страстью, идолом. Сначала одержимость лишает героя его радостей, а затем губит. Авторская ирония по отношению к Башмачкину и предмету его страсти оказывается литературным приёмом, взглядом глазами читателя. Николаевская Россия, Петербург и чиновничье сообщество с его пороками и поверхностным, чисто бытовым христианством выступает здесь лишь подходящим фоном для истории духовного тупика. Герой, по своему изначальному поведению показанный едва ли не безгрешным аскетом, подвергается искушению, причём по обыкновенному бытовому поводу, и погибает духовно и физически[17].
На момент написания повести Гоголь — фанатично религиозный человек, глубоко погружённый в духовную литературу, в том числе монашескую и греческую. Сомнительно, чтобы его религиозность не нашла никакого отражения в повести. Имя «Акакий» — говорящее, имеющее смысл «беззлобный» или «невинный»[18]. Вероятно, что имя героя взято автором из «Лествицы» Иоанна Лествичника, где смиренный подвижник Акакий Синайский терпит унижение и побои от наставника, умирает, но и после смерти выказывает послушание своему наставнику. Портной Петрович выступает бесом-искусителем, причём применительно к нему автор многократно использует в тексте слово «чорт», давая понять роль портного в истории падения Башмачкина[17].
Владимир Набоков, относивший «Шинель» к произведениям о превращении главного героя, проводил параллель между повестью Гоголя, где из ничтожной оболочки забитого чиновника вырывается громадное могущественное привидение, и «Превращением» Кафки. Человечность главного героя обеих повестей отделяет его от толпы окружающих — гротескных и бессердечных. В своих фантазиях оба протагониста вырываются из этого мира марионеток, сбрасывают навязанную личину, преодолевают границы панциря[19].
Пространственные искажения начинаются, когда Башмачкин со страхом вступает на пустынную площадь[20]. Шинель у него отбирают люди исполинского роста с усами, которым присущи «громовые голоса» и «кулак величиною в чиновничью голову». Лишившись своего панциря-шинели, главный герой мутирует в одного из этих потусторонних исполинов: после смерти его привидение становится «гораздо выше ростом», «носит преогромные усы» и грозит «кулаком, какого и у живых не найдёшь». Как и другие таинственные усачи, новоявленное привидение промышляет сдёргиванием шинелей[21].
2006 — балет «Шинель» Ноа Д. Гелбера в Мариинском театре. Роли исполнили: Андрей Иванов (Акакий Акакиевич) и Ислом Баймурадов (Портной). В спектакле звучали фрагменты партитурДмитрия Шостаковича[24].
↑П. В. Анненков. Литературные воспоминанья. Academia, 1928. Стр. 61—62.
↑ 123456789Денис Ларионов.Шинель (неопр.). Полка. Дата обращения: 3 сентября 2024.
↑Живые страницы. А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, М. Ю. Лермонтов, В. Г. Белинский. // Под ред. Б. В. Лунина. — М., Детская литература, 1970. — Тираж 100 000 экз. — С. 225
↑Другие повести подобной тематики — «Гражданственный гриб» Булгарина (1833), «Лука Прохорович» (1838) и «Перстень» (1841) Гребёнки, «Записки гробовщика» и «Живой мертвец» Одоевского (1838), «Дочь чиновного человека» Панаева (1839), «За стеной» Кулиша (1839).
↑В «Бедных людях» главные герои прямо обсуждают повесть Гоголя, а в «Двойнике» подражание стилю Гоголя настолько явно, что, по замечанию В. Набокова, почти переходит в пародию. См.: Vladimir Nabokov. Lectures on Russian Literature. Vol. 1. Bruccoli Clark, 1981. ISBN 9780151495993. Page 104.
↑Мирский Д. С. История русской литературы с древнейших времен до 1925 года / Пер. с англ. Р. Зерновой. — London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1992. — С. 226—244.
↑«Точное море вокруг него» и полицейская будка словно «на краю света».
↑Мысль о принадлежности к числу этих исполинов овладевает Башмачкиным ещё во время предсмертной болезни, когда «воры чудились ему беспрестанно под кроватью, и он поминутно призывал хозяйку вытащить у него одного вора даже из-под одеяла».
↑Окунев, Герман (неопр.). classic-online.ru. Дата обращения: 3 сентября 2024.
Киреев Р. Вечный титулярный советник // Знамя. — М., 1992. — № 11. — С. 234—239.
Арват Н. Н. Картина мира в повести Гоголя «Шинель» // Антропоцентричний пiдхiд у дослiдженнi мовi. Матерiали VII мiжнар. Карських читань (13-14 трав. 1998 г.). — Нiжин, 1998. — С. 157—161.
Купчихина И. К. Герой «Шинели» Н. Гоголя: между реальностью и текстом // Филологические записки. Воронеж, 1998. — Вып. 10. — С. 193—198.
Ветловская В. Е. Житийные источники гоголевской «Шинели» // Русская литература. — СПб., 1999. — № 1. — С. 18—35.
Кривонос В. Ш. О «фантастическом окончании» «Шинели» Гоголя // Литературоведение и журналистика. — Саратов, 2000. — С. 31—40.
Мысливец Ю. А. «Шинель» Н. В. Гоголя как произведение христианской литературы (Обзор немецкой критики 70—80-х годов) // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 7. Литературоведение: РЖ /РАН. ИНИОН. М., 2000. — № 1. — С. 104—112.
Виноградов И. А. «Я брат твой». О повести Н. В. Гоголя «Шинель» // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX веков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: сб. научных трудов. Вып. 3. — Петрозаводск, 2001. — С. 214—239.
Скобельская О. И. «Я брат твой…» (духовный пласт повести Н. В. Гоголя «Шинель» // Класична спадщина i соучасне художнє мислення: зб. наукових праць до 60-річчя М. Ι. Борецького. — Дрогобич; Черкаси, 2001. — С. 60—66.
Чёрная Т. К. Человек в художественном мире гоголевской «Шинели» // Антропоцентрическая парадигма в филологии: Материалы международной научной конференции. — Ставрополь, 2003. Ч. 1: Литературоведение. — С. 365—374.
Martínez-Illán, Antonio. Gogol's "The Overcoat" on the Russian Screen (англ.) // Film Quarterly. — 2010. — Vol. 32, no. 2. — P. 134—146. — ISSN0090-4260.