Арест пропагандиста

На полотне изображён арест молодого человека, который занимался революционной пропагандой. Сцена происходит в обычной крестьянской избе. Изба, изображённая автором, настолько бедная, что зрители видят старые деревянные полы с трещинами и щелями, голые серые стены. Яркая алая рубаха пропагандиста выделяется на фоне мрачной, неприглядной серости и является эмоциональным центром композиции. Арестованный мужчина и держащие его люди находятся в центре картины. В правом нижнем углу композиции зрители видят пожилого седого жандарма, который рассматривает пропагандистскую листовку. Склонившись над плечом жандарма, молодой человек с тонкими усами, также читает текст листовки. На полу, возле ног жандарма, стоит раскрытый чемодан, все бумаги в котором разворошены и разбросаны. Зрители понимают, что содержимое чемодана является главной уликой против арестованного. На заднем плане изображена группа крестьян в грубой посконной одежде. Крестьяне оглядываются вокруг, стараясь понять, что происходит.

Полотно написано в тёмных тонах, выделяются только два ярких элемента — алая рубаха арестованного и светло-голубая крышка раскрытого настежь чемодана. Художник использует данный цветовой приём, чтобы зрители зафиксировали своё внимание на этих предметах, поняв их неоспоримую важность. При этом часть композиции выполнена автором тщательно, с прописыванием всех деталей. Это — старый пол с щелями, чемодан с листовками, сидящий на стуле жандарм и мужчина, наклонившийся к его плечу. Остальные персонажи изображены широкими свободными мазками, что придаёт произведению движение и живость^[1].

Полотно «Арест пропагандиста», наравне с такими картинами, как «Перед исповедью», «Сходка (При свете лампы)», «Не ждали», входит в так называемую народническую серию, созданную художником в 1870—1890 годах.

Ещё во время обучения в Императорской Академии художеств Репин считал, что очень важно, чтобы «живопись всегда шла об руку с интеллигенцией и отвечала её интересам». В тот период времени большая часть русского прогрессивного общества поддерживала протестные движения, поскольку считалось, что интеллигентные и деятельные русские люди, находясь в оппозиции к власти, сумеют «разумно устроить целую страну». Живописец считал, что деятельность активной оппозиционной силы, хорошо знающей, что такое бедность и тяжёлый труд, станет «зародышем нового общества». По мнению художника эта зарождающаяся прогрессивная сила отстаивает идеи таких честных и прогрессивных представителей русского народа, как Гоголь, Белинский, Некрасов, Чернышевский, Добролюбов.

Изучая деятельность народников, Илья Репин погружался в анализирование психологической составляющей подвига, героической жертвы. Не будучи посвящённым в тонкости политической деятельности, художник получал возможность лишь поверхностно ознакамливаться с происходящими событиями, собирая материал для задуманных работ, используя рассказы своих знакомых. Искусствоведы отмечают, что, работая над народнической серией, Илья Ефимович испытывал нехватку визуальных материалов.

Написать картину «Арест пропагандиста» Репин задумал в 1878 году. Специалисты пишут о существовании двух вариантов работы, которые сам автор называл «Арест нигилиста» или «Арест в деревне». В окончательном варианте пропагандист представлен художником сильным и сопротивляющимся человеком. Изобразив его в центре композиции в яркой алой рубахе, Илья Ефимович привнёс в произведение революционную символику. Показав зрителю, с каким равнодушием и непониманием смотрят свидетели на разворачивающуюся перед ними сцену, живописец отразил на полотне столкновение мировоззрений разночинной интеллигенции и крестьянства^[2].

В 1880-х годах Репин стремился создавать полотна, такие как «Арест пропагандиста» и «Перед исповедью», которые показывали бы активистов революционного движения в драматическом свете.

Ах, жизнь, жизнь! Что это художники так её обходят?! Чорт возьми, брошу я все эти исторические воскресения мёртвых, все эти сцены народно-этнографические, переселюсь в Петербург и начну давно задуманные мною картины из самой животрепещущей действительности, окружающей нас, понятной нам и волнующей нас более всех прошлых событий, — писал Репин своему другу известному художественному и музыкальному критику Владимиру Стасову^[3].