Свободный стих[1][2], верли́бр (фр.vers libre) — форма организации поэтической речи, в которой нет обязательной рифмометрической композиции[3][4]. Тип стихосложения, не использующий метра внутри строк, изосиллабизма, равенства строк, а также звукового выделения на стыке строк и регулярной строфики[5][6]. Верлибр был широко распространён в западной, в частности — англоязычной, поэзии XX века, а также использовался русскими поэтами.
Есть несколько точек зрения на то, что можно считать верлибром. Одни исследователи (например, М. Л. Гаспаров) полагают, что это любой текст, разделённый построчно (то есть деление на строки — единственная стихотворная особенность верлибра). Другие же (например, Л. Портер) утверждают, что это стих, обладающий выраженным специфическим ритмом; симметричная многослойная структура, которая подчиняется собственным правилам и принципам.
Формы организации поэтической речи, напоминающие свободный стих, применялись с древних времён (ветхозаветные псалмы, древнеегипетские религиозные тексты, русский фольклор и пр.), однако в качестве сознательно применяемой поэтической формы верлибр появился только в конце XIX века во Франции. Считается, что термин «верлибр» придумал поэт Густав Кан: от французского выражения «vers libre», т. е. «свободный стих». Идеологи свободной поэзии стремились создать новую метрическую форму, уникальную для каждого произведения.
Вопреки распространённому мнению, свободное стихосложение не является новейшим изобретением[7], имея, наравне с рифмометрическим, корни в дописьменном поэтическом творчестве, эпосе, исторических песнях[8][9], хотя и не является прямым продолжением дописьменных традиций[6]. Тем не менее, для многих национальных стихотворных традиций верлибр стал основным способом выражения поэтического авангарда. Верлибр как литературное направление отстаивали французские поэты-символисты Гюстав Кан и Реми де Гурмон.
Современный верлибр также многим обязан таким поэтам XIX века как Фридрих Гёльдерлин, Уолт Уитмен, Стивен Крейн, Артюр Рембо, Жюль Лафорг и др. В начале XX века он был избран в качестве основного метода многими англоязычными поэтами, в частности, представителями имажизма; Ричард Олдингтон в предисловии к антологии имажизма (1915) писал:
Мы не настаиваем на том, что верлибр — единственный метод написания поэзии. Но мы отстаиваем право и свободу поэтов писать таким образом.
В противоположность конвенциональным стихам (то есть стихам, имеющим такие обязательные признаки, как метр и рифма или хотя бы один из них), которые стихами записываются для выделения метрического ряда и удобства отыскания рифмы глазами, свободные стихи записываются стихами для выявления оттенков интонации, смысла, для подтверждения или обмана читательского ожидания (существует такой психологический феномен). С точки зрения эстетической конвенциональные стихи являются конкретным выражением категории искусственности (не следует вкладывать в это слово негативный смысл), а свободные стихи — эстетической категории естественности.
В 2007 году Максим Амелин опубликовал в журнале «Арион» нерифмованный диптих Михаила Собакина «Благополучное соединение свойств…» (1738), посвящённый императрице Анне Иоанновне. В сопроводительной статье Максим Амелин называет этот текст первым образцом русского верлибра[12]. Теоретик литературы Юрий Орлицкий указал, что «Собакин вряд ли понимал, что пишет свободным стихом», и то, что он написал, в те времена «скорее воспринималось как проза»[13].
Свободный стих как таковой был впервые упомянут в русских литературных источниках в XVIII веке Антиохом Кантемиром в его «Письме к приятелю о сложении стихов русских»[14], где также были заложены основы теоретического анализа свободного стиха и возможностей его адаптации в русской поэзии. Однако занял место в русской поэзии он лишь в начале XX века, когда со свободным стихом экспериментировали поэты Михаил Кузмин, Сергей Нельдихен и др.
Несмотря на всё это, в российской критике споры о месте верлибра в русской поэзии не утихают. Достаточно показательна, например, статья Кирилла Анкудинова в «Литературной газете» «Наблюдать умирание ремёсел». По его мнению, «в верлибре слово может быть „носителем информации“ плюс образом; однако поэзия помнит о том, что была синкретическим искусством, и слово — нота или сочетание нот незримой партитуры стиха (попытайтесь пропеть верлибр). … Поэтическая индивидуальность обеспечивается просодией, то есть звучанием стиха; верлибр умерщвляет просодию; лирическое слово в верлибре, вместо того, чтобы держаться на просодической волне, или идёт камнем ко дну прозы, или прицепляет к себе воздушный шар приторной образности»[15]. С другой стороны, Дмитрий Чернышев определяет верлибр как высшее достижение литературы со времён «ритмической речи богов»[16].
Она пришла с мороза,
Раскрасневшаяся,
Наполнила комнату
Ароматом воздуха и духов,
Звонким голосом
И совсем неуважительной к занятиям
Болтовнёй.
Она немедленно уронила на пол
Толстый том художественного журнала,
И сейчас же стало казаться,
Что в моей большой комнате
Очень мало места.
Всё это было немножко досадно
И довольно нелепо.
Впрочем, она захотела,
Чтобы я читал ей вслух Макбета.
Едва дойдя до пузырей земли,
О которых я не могу говорить без волнения,
Я заметил, что она тоже волнуется
И внимательно смотрит в окно.
Оказалось, что большой пёстрый кот
С трудом лепится по краю крыши,
Подстерегая целующихся голубей.
Я рассердился больше всего на то,
Что целовались не мы, а голуби,
И что прошли времена Паоло и Франчески.
Молодые девушки
похожи лицом
на небо,
на ветер,
на облака.
Потом из них получаются
верные жены,
лица которых похожи
на дома,
на мебель,
на хозяйственные сумки.
Но их дочери
вновь похожи лицом
на небо, ветер
и весенние ручейки.